Карелия на переломе эпох. 

Накануне нового времени.

И. Чернякова

Карелия на переломе эпох: Очерки социальной и аграрной истории XVII века. — Петрозаводск: Изд.-во ПетрГУ, 1998. 296 с. Ил. — ISBN 5-230-09044-8 (С. 7—32).

Сведения об Ирине Александровне Черняковой вы можете найти по адресу: http://alkonost.onego.ru/personalRU.html

С другими ее публикациями можно познакомиться по адресу: http://alkonost.onego.ru/history.html

Вернуться в библиотеку

Западная Карелия в составе Великого княжества Московского. Складывание новой системы землевладения и управления

 В течение многих десятилетий, отделяющих эпоху европейского Средневековья от эпохи Нового времени — с конца XV по XVII век, территория исконного проживания карельского народа не раз подвергалась переделам. Продолжалось идущее из глубины веков противостояние Запада и Востока[1], чьи политические и конфессиональные интересы оказались воплощены в соперничестве двух держав — России и Швеции[2], переживавших период становления своего уже близкого могущества. Ко времени рубежа столетий — века XV, трагического для мира православия, когда под ударами турок-османов пал оплот восточного христианства Константинополь и перестала существовать Визан­тия, и века XVI, несшего небывалые потрясения Реформации и миру западному, католическому, — прошло немногим более двух десятилетий, как Карелия вошла в состав Московского княжества как часть присоединенных Иваном III обширных владений потерявшего былое могущество Великого Новгорода. В числе этих, некогда простиравшихся от Балтики до Белого моря земель, оказались расположенные в Северо-Западном Приладожье Корела Передняя (три погоста) и Корела Задняя (четыре погоста), окружавшие Онежское озеро восемнадцать Заонежских погостов[3], а также семь Лопских погостов[4] — широкая полоса территории к северу от Ладожского и Онежского озер.

Благодаря тому, что в писцовых описаниях, составленных здесь на рубеже XV и XVI столетий, оказались отражены не два, как это обычно бывает в подобных документах, а три временных среза информации, мы имеем редкую возможность анализировать давным-давно канувшую в лету историческую реальность в развитии. Это тем более важно, что содержащая описание Корельского уезда писцовая книга Водской пятины Дмитрия Китаева 1500 г. — нередко неточно именуемая в историографии вслед за формулировкой издателя И. Д. Беляева «переписной окладной книгой»[5] — единственный источник массового характера, которым располагают исследователи для изучения Западной Карелии времен новгородского и начала московского периода. В отличие от писцовой книги 1496 г., составленной Юрием Сабуровым по аналогичному формуляру на терри­тории Обонежской пятины, включавшей и Восточную Карелию и известной науке лишь в виде отдельных сохранившихся фрагментов[6], описание приладожских погостов дошло до наших дней в полном составе, что позволяет воссоздать историческую ситуацию на всей территории Западной Карелии в переломный период ее истории, и не просто ретроспективно, но в динамике.

Эти документы содержат сведения о «новом письме», отразив­шем исторические реалии времени проведения второй мос­ковской переписи бывших новгородских земель (1496 г. и 1500 г.); сведения о «старом письме» — первой московской переписи[7], информация которой оказалась сохранена в виде всевозможных ремарок и уточняющих замечаний составителей «нового письма»; и, наконец, сведения о времени, предшествовавшем покорению Новгорода — в виде данных о «старом доходе», сопровождае­мых упоминанием «законсервированных» в названиях волосток имен прежних землевладельцев.

Информативная многослойность источников создает уникальную возможность для сопостави­тельного анализа изменений в структуре землевладения в Корельском уезде и в Заонежских погостах с переходом их из-под власти Новгоро­да под власть великого князя московского в по­следней трети XV столетия. Это в значительной мере сделано применительно к Восточной Карелии благодаря усилиям целой плеяды советских исследователей и весьма убедительно подытожено Р. Б. Мюллер в обобщающем коллективном труде — «Аграрной истории Северо-Запада России»[8]. Хотя Корельский уезд как часть Водской пятины включен в то же авторитетное издание, сфокусированное на аграрном развитии региона и осуществленное целой группой истори­ков под руководством профессора А. Л. Шапиро, социально-экономическое развитие этой террито­рии исследовано лишь в общих, определяющих чертах и остается немало совершенно невыяснен­ных вопросов на уровне локальной истории Приладожья, отличавшейся, что неоднократно отмечено  автором соответствующих глав Ю. Г. Алексеевым, чрезвычайным своеобразием[9].

Между тем более чем содержательное описание Дмитрия Китаева в комплексе с массовыми описаниями Западной Карелии XVI—XVII веков, изданными за последние десять лет совместными усилиями ученых из Петрозаводска (Россия) и Йоэнсуу (Финляндия)[10], позволяет вполне детально изучать развитие феодального земле­владения, перемены в спектре крестьянских повинностей, равно как и в тяжести налогового пресса, и социально-демографические процессы в этом северо-западном российском приграничье на протяжении последней трети XV столетия и в последующие десятилетия, вплоть до изме­нения его государственной принадлежности по Столбовскому мирному договору 1617 г. Это представляется тем более актуальной задачей, что более поздняя история Приладожья — под властью Швеции — детально изучена финляндскими историками В. Салохеймо, К Катаяла, Э Кууйо, Ю. Лаппалайненом, В. Войонмаа, а также в целом ряде работ других авторов[11], и убедительно подытожена внесшим значительный вклад в исследование обозначенных сюжетов профессором X. Киркиненом в недавно вышедшей обобщающей коллективной монографии, посвященной истории и культуре карельского народа[12].

 Итак, Корельский уезд — северная часть Водской пятины, одной из пяти административно-территориальных единиц, на которые для удобства управле­ния поделены бывшие новгородские земли, с конца 1470-х гг. оказался под властью Москвы, и перемены не заставили себя ждать Сразу же были конфискованы земельные владения немногих представителей новгородской феодальной элиты — восьми семейств, владевших боярщинами в этом отдаленном приграничном крае (табл. 1.1).

 Таблица 1.1

Смена землевладельцев-бояр на помещиков в Корельском уезде с переходом под власть Москвы

Один из наиболее влиятельных и известных в историографии боярских родов Великого Новгорода в лице Марка Панфильевича, внука Селифонта Твердиславича, боярина-«учредителя» Палеостровского монастыря (в 40-е гг. XV века вместе с другими владельцами земель в окрестностях Толвуи он передал в соб­ственность палеостровских старцев исходное ядро будущей монастырской вотчины — остров Палий на Онежском озере[13]), издавна владел землями не только в Заонежье[14], но и в Приладожье. Отец Марка, Панфилий Селифонтович, к своему счастью не доживший до царской опалы и «боярского вывода», возглавлял оппозицию новгородских «житьих людей», активно противостоявших притязаниям Москвы и даже был послом к королю польскому и великому князю литовскому Казимиру IV весной 1471 г. в ситуации противодействия и активного поиска новго­родцами внешней силы, способной поддержать их в борьбе с Иваном III[15]. Известно также, что Марк Панфильевич, в свою очередь, был купеческим старостой в Великом Новгороде, что он сразу после его покорения был арестован по приказу великого князя, а его «животы» — имущество, как и собственность всех других отправленных под конвоем в Москву новгородских оппозиционе­ров, — были «отписаны» в казну[16]. По так называ­емому «старому письму», первому московскому описанию бывших земель Великого Новгорода, вотчина этого боярина — с полутора десятками деревень в Ровдужском и Сакульском погостах (около двадцати крестьянских дворов) — уже принадлежит служилому человеку Ондрею Никитину сыну Пушкина на праве поместья[17].

Наибольшей в этой части Приладожья в новго­родские времена была боярщина братьев Луки и Исака Левонтьевых: в общей сложности в Ров­дужском, Сакульском и Городенском погостах за ними числилось не менее тридцати крестьянских дворов, в которых должно было проживать около 250 обитателей. За Лукой и Исаком Левонтьевыми оказалась примерно четвертая часть всего боярского землевладения в Корельском уезде (в обжах) и — почти в такой же пропорции — дворов зависимого населения с населявшими их крестьянскими семьями (табл. 1.2).

Таблица 1.2

Боярское землевладение в Корельском уезде в домосковское время

 Только эту вотчину можно признать более или менее значи­тельной, поскольку она приближалась по объему к пятидесяти обжам, однако в описании Дмитрия Китаева и она уже предстает в разделенном на доли виде. С падением Новгорода земли братьев Левонтьевых также будут розданы в поместья — Осташу Дементьеву сыну Редрова (в Ровдужском погосте) и Борису Барыкову (в Сакульском погосте). Оба вновь испомещенных лица, по всей вероятности, из холопов, так как первого доку­мент именует «Тучковским человеком» Василия Борисовича[19], а второго просто «Михайловским Русалкинским человеком». Еще одна небольшая часть бывшей боярщины теперь пожалована Корельскому наместнику: три деревни в Городен­ском погосте вместе с жившими в них четырьмя крестьянскими семьями «приданы к Кореле всеми пошлинами и с оброком, опричь обежные дани»[20]. Потеряли свои землевладельческие права в Приладожье и остальные шесть боярских семейств, в том числе обладатель второй по величине вотчины Григорий Петров, по­жалованный некогда несколькими деревнями на берегах озера Сванского из земель новгородского архиепископа. Отныне они вместе с обитателями принадлежат Васюку Костину сыну Печенегова, тоже «человеку» Василия Борисовича Тучкова. Новые владельцы — дети боярские и служилые люди получили их на правах поместных дач и обязаны нести за это военную службу. Поместья их в целом невелики, хотя следует помнить, что здесь, в интересующем нас Корельском уезде, находились только какие-то части их нередко рассредоточенных по разным местностям Ижорской земли и Приладожья владений.

Остается подчеркнуть, что все боярские земли новгородских времен оказались весьма компактно сконцентрированы всего в трех погостах так называемой Передней Корелы — Ровдужском, Сакульском и Городенском. Исключе­нием предстает лишь небольшая волостка из девяти крестьянских дворов — крошечное вкрапление в массиве земель владыки новгородского — в южной части Задней Корелы, Салминском погосте, на восточном берегу Ладожского озера. Она принадлежала одной из богатейших вотчинниц того времени боярыне Настасье, вдове посадника Ивана Григорьевича из знаменитого рода Захарьиничей[21], владевшей и другими землями в Обонежье и Приладожье, в частности, — как известно из опубликованного В. И. Корецким судного дела начала XVI века — в расположенных чуть южнее Кондушах, входивших в состав Пиркиничского погоста[22]. К тому времени, о котором мы ведем речь, ее тоже не миновала великокняжеская расправа: в 1483 г. «Настасью славную и богатую поймав разграби» — бесстрастно констатирует Софийская летопись[23].

В целом землевладение новгородских бояр в Корельском уезде — в отличие от Восточной Карелии, где боярские вотчины значительно превосходили по объему вотчины церковные, владычные и своеземческие, — было крайне незначительным и не достигало даже двадцатой доли в общем фонде приладожских земель. Если в Заонежских погостах из почти 3000 обеж новгородским боярам, владевшим 93 волостками, принадлежало около 2200 обеж, то есть 73 %[24], то здесь из около 4300 обеж, зафиксированных в уезде в целом, за представителями восьми боярских родов не числилось даже 170, что составляло чуть более 4 % в общем фонде земель Корельского уезда[25].

Корела Задняя не являлась в полной мере охваченным феодальной колонизацией краем, не только будучи под властью Великого Новгорода, но и позднее, даже еще в начале XVI века. Подтверждением тому — последова­тельно выявленная нами структура землевладения и его объемы (в обжах и приравненных к ним луках) по погостам.

Сразу обращает на себя внимание то обстоятельство, что при очевидном территориальном преобладании самого северного из погостов Корельского уез­да — Иломанского, объем положенных в тягло угодий в нем заметно меньше, чем даже в самом небольшом по территории — просто крошечном по сравне­нию с Иломанским — Ровдужском погосте. О том же свидетельствует явное преобладание в спектре землевладения в северной части Приладожья массивов наместничьих земель — в Кирьяжском и Сердовольском погостах их доля дохо­дила до 2/3 территории. Более чем значительны и объемы площадей за так называемыми «чернокунцами»[26] — в трех погостах: Кирьяжском, Сердовольском и Иломанском им принадлежало от 1/5 до 2/3 территории. Подавляющей частью последнего из четырех погостов Задней Корелы — Салминского владел новгородский архиепископ. Собственно, и земли, на которых жили чернокунцы, числились за ним, но фактически чернокунцы, как и «наместничьи крестьяне», оставались лично свободными людьми. Это были так назы­ваемые «кормленские волости»[27], единственной обязанностью жившего в них населения по отношению к феодалу было содержание его приказных людей в случае приезда. Полагают, что никакими другими повинностями они не были обременены[28]. В целом за «владыкой», как именуют архиепископа новгородского наши источники, в Корельском уезде числилось около 950 дворов, что составляло не менее третьей части всех крестьянских хозяйств, имевшихся тогда в уезде. Более половины земель, принадлежавших архиепископу во всей Водской пятине, оказались сосредоточены именно здесь (1490 обеж из 2120)[29].

С переходом под власть великого князя московского и ликвидаци­ей боярских и церковных волосток объем земель, которые включены в систему феодального землевладения по-прежнему скорее номинально, в Корельском уезде нисколько не уменьшил­ся. Вместе с чернокунцами, которые теперь вместо владыки числятся «за наместником», и обитателями так называемых «оброчных земель», «приданных к Кореле судом и оброком, опричь обежные дани», территорий, чье население все еще не превратилось в феодально зависимых держателей-рентоплательщиков, еще и в начале XVI столетия оставалось не менее двух третей (69 %).

Крестьяне-чернокунцы — нечто абсолютно архаичное в кон­тексте феодального развития России XVI столетия — в Корель­ском уезде под властью Москвы все так же значимы, как и ранее, под властью Новгорода. В погостах, примыкавших к Ладожско­му озеру с юго-запада, их было немного — принадлежавшие им угодья занимали от 1 % (Ровдужский погост) до 2 % (Городенский погост) в общем массиве земель. Зато в Задней Кореле чернокунцам принадлежало в XV веке и оставалось за ними в начале XVI века более чем значительное количество обеж — от 1/5 доли в общем массиве земель Сердовольского и до 2/3 — Иломанского погостов (рис. 1.1). И ситуация, насколько позволяют судить наши источники, сохраняла всю свою необычность на протяжении XVI столетия, во всяком случае до 1570-х гг. К сожалению, владения чернокунцев не были включе­ны в писцовую книгу 1539 г. (ее составителей интересовали исключительно земли на поместном праве), что делает невозможными более детальные наблюдения за судьбами этой самобытной категории населения. Но в писцовой книге 1568 г. находим свидетельства, что по-прежнему и в Ровдужском, и в Городенском погостах[30] продолжают существовать деревни чернокунцев. Более того, если в первом из них это все те же 2 обжи, хотя теперь на них вместо одной числятся пять деревень с пятью дворами и семью обитателями-мужчинами, то в Городенском погосте вместо двух чернокунских деревень, зафиксированных описанием начала столетия, находим пятнад­цать поселений, где в двадцати шести дворах поименно перечислены сорок человек мужского пола, по всей вероятности — глав семей. Количество пашенных угодий за чернокунцами в Городенском погосте тоже очень заметно возросло: с 2.5 почти до 14 обеж (табл. 1.3).

Таблица 1.3

Чернокунцы в Городенском погосте в XV—XVI веках

Земли в Юго-Западном Приладожье в основном принадлежали местной карельской знати — потомкам «пяти родов корельских детей» и их со­временников — около половины пашен в этой части Корельского уезда числилось за так называемыми «своеземцами»[36]. Переход региона под власть Москвы поначалу никак не отразился на объемах этого более чем своеобразного типа землевладения. Правда, к концу XV столетия их «дедины» и «отчины» уже в основном раздро­бились в результате семейных раз­делов. Бывшие некогда весьма значительными комплексами пашенных, рыболовных и охотничьих угодий, теперь они пребывают хотя и по-прежнему в вотчинном, но почти не отличимом на имущественном уров­не от окрестных крестьян владении «пахавших на себя» своеземцев.

За большинством своеземцев числи­лись доли, к началу XVI века уже ставшие весьма незначительными, в волостках, принадлежавших их ро­дичам с незапамятных времен. Тем не менее, по источникам выявляют­ся несколько своеземческих родов, сумевших сохранить древнее фа­мильное землевладение. На первом месте среди них по значительности братья Гридя и Степан Кузьмины дети Лукина. В трех погостах — Городенском, Ровдужском и Сакульском — находились их деревни. По описанию, последовавшему сразу после покорения Новгорода московским князем Иваном III, за ними было более 60 обеж. На втором по объему месте владение Григория Иванова сына Рокульского. Этому — самому известному в историографии обитателю Корельского уезда — в начале XVII века тоже принадлежало около 60 обеж в двух погостах Городен­ском и Сакульском. Его дядя Павел Рокульский был не менее богат, но за каждым из его двоюродных братьев — Никитой Павловичем и Исаком Павловичем Рокульскими — уже только доли некогда значительного владения. Больше 30 обеж было за братьями Иваном, Степаном, Гридей и Василием, детьми Якова Рокульского, но судьба их вотчины легко представима — в ближайшее время она подвергнется разделу, а их наследники пополнят ряды мелких и мельчайших не­привилегированных, по выражению С Б Веселовского[37], вотчинников. К 30 обжам приближалось, согласно данным «старого письма», землевладение Степана Кузьмина сына Балакшина. Все прочие своеземцы, а их в Корельском уезде в последней трети XV столетия было не менее 50 родов, являлись собственниками значительно более мелких волосток, а нередко были только совладельцами деревень, положенных всего в несколько обеж. Отдельного упоминания заслуживает в этом смысле общее владение двадцати четырех своеземцев волосткой в 24 обжи, скрывшееся за общей цифрой в соответствующей графе (табл 1.4).

Таблица 1.4

Размеры землевладения своеземцев в Корельском уезде в последней трети XV века (по «старому письму»)

Наиболее весомой доля своеземческих земель в новгородские вре­мена и позднее была в Городенском, примыкавшем к городу-крепо­сти Кореле, погосте: 26 волосток — среди которых и крупные, и чрезвычайно небольшие — составляли вместе более 70% в общем фонде обрабатываемых земель этой — центральной — части Корельского уезда. В двух южных приладожских погостах — Сакульском и Ровдужском — за своеземцами в последней трети XV — начале XVI века числилось около 40% земель в каждом, с некоторой тенденцией к уменьшению в Ровдужском погосте (до 36%). Во второй половине XVI столетия объемы землевладения своеземцев довольно заметно сократились. По сравне­нию с количеством обеж, числившихся за своеземцами полвека с небольшим тому назад (по «новому письму»), в Городенском погосте их стало на 5 % меньше, в Сакульском — на 27 %, а в Ров­дужском объем этого типа землевладения уменьшился почти наполовину — на 45 %.

Своеземческие волостки сохранились, однако стали еще более дробными в своей массе, а общая численность собственников мелких непривилегированных вотчин заметно возросла: было 95 волосток, которыми владели 172 своеземца на личном, или на долевом основании, стало — 112 волосток и 292 владельца (табл. 1.5).

Таблица 1.5

Размеры землевладения своеземцев в Корельском уезде в XVI веке

Среди местных карельских родов уже практически не находим ни одного, сколько-то заметно выделявшегося своей состоятельностью на фоне прочих во второй половине XVI века. Так, Григорий Иванов сын Рокульского, некогда владелец 32 деревень в Сакульском и Городенском погостах, имевший большую усадьбу в городе Кореле, лишился ее, по-видимому, за близость к новгородской знати. Живущими на месте его бывшего двора в 1500 г. обозначены городские пищальники, шесть человек. Во второй половине столетия он вообще больше не значится среди землевладельцев Корельского уезда. Судя по дошедшим до наших дней собственноручно им составленным распискам, в 1570-е гг. он — «тонной зборщик» оброчных денег за владение рыбными угодьями на речке Малой Кунце по поручению соловецких старцев: «Лета 7080 осмаго ноября в 14 день тонной зборщик Гриша Иванов сын Рокулин взял есми у Ивана у Васильева сына Само­черного с четырех тонь зимнесторонских Соловецкого монас­тыря с Костянтиновских Житко­во одиннатцать алтын без двух денег, да в том есми ему и отпись дал. Отпись писал Гриша своею рукою» (Архив СПб. ФИРИ РАН, ф. 123, on. 2, д 129)[41].

Вместо четырех своеземцев Рокульских, известных по материалам начала XVI века — Григория Иванова сына, Никиты и Исака Павловых и Микифора Яков­лева сына — в писцовой книге 1568 г. фигурируют двадцать пять представи­телей этого рода. Волостки, ранее как правило значительные, теперь раздроб­лены на мелкие и мельчайшие доли, хотя в общей сложности по-прежнему составляют весомую величину в 69 с половиной обеж. Для сравнения заметим, что в 1500 г. за всеми Рокульскими числилось в целом 112.5 обжи, а еще ранее, по «старому письму» — 127 обеж. Самой большой по величине в конце 1560-х гг. предстает расположенная по частям в Городенском и Сакульском погостах и включавшая около 17 обеж волостка Некраса Иванова с братом Нечаем, сыном Третьяком и племянниками, детьми Нечая, Истомой и Иваном.

Сам Некрас Иванович Рокульский — еще недавно бывший городовым приказчиком в Кореле — оставил свой посадский двор впусте и живет с семейством в деревне Умальском Наволоке на реке Ряжеле в соседстве с родным братом Нечаем и двоюродным братом Первушей Михайловым.

Единственным примером более или менее значительного своеземческого землевладения в середине столетия может служить лишь уже упомянутая волостка Невзора Степанова сына Бабенского. Ему принадлежало в трех погостах — Городенском, Сакульском и Ровдужском в общей сложности 25 с половиной обеж. Остальные своеземцы: братья Балакшины, Якольские, Фекины, Крупиновы, Морозовы и другие во второй половине 1560-х гг. владели своими волостками уже исключительно на долевом основании (табл. 1.5).

После того как конфискованные Иваном III новгородские земли подверглись пе­ределу, именуемому нередко аграрной реформой, главной фигурой на Северо-Западе России стал феодал нового типа — помещик. Как и всюду по происхождению помещики здесь с очевидностью делились на две группы.

Представителями первой — собственно помещиками — являлись Ондрей Никитин сын Пушкина и Давыд Никитин сын Путятина, по-видимому, выходцы со старой территории великого княжест­ва Московского. Вторую группу, в Корельском уезде более многочисленную, составляли служилые люди, дети боярские, нередко происходившие из холопов-послужильцев «сведенных» Иваном III новгородских бояр. Владея зависимыми крестьянами, помещик мог распоряжаться землей, ему пожалованной, но без права отчуждения (только с правом мены). Отныне поместные земли составляли до половинной доли в структуре российского феодального землевладения. Однако, как считает Ю. Г. Алексе­ев, только не в Корельском уезде, своеобразие ситуации в котором как раз и заключалось в почти полном отсутствии поместья. Соглашаясь с тем, что безусловно здесь, как и в Восточной Карелии, поместья единичны, а помещик — фигура редчайшая, подчеркнем — в долевом отношении во второй половине XVI века вовсе не незаметная, а в Ровдужском погосте — даже величина преобладавшая.

Будучи изученным на персональном уровне, поместное земле­владение в Корельском уезде предстает интенсивно развивав­шимся на протяжении последней трети XV и в XVI столетии организмом. Сразу после реформы здесь было всего 6, в начале XVI века — 19, а в 1568 г. — уже 38 поместий (табл. 1.6 и 1.7). Неуклонно увеличивалась не только численность помещиков, но также и количество обеж почти в каждом из поместий. Это вполне очевидное расширение поместного землевладения происходило за счет передачи в поместья земель, ранее большей частью принадлежавших своеземцам.

Таблица 1.6

Помещики в Корельском уезде сразу после перехода под власть Москвы

Таблица 1.7

Поместное землевладение в Корельском уезде в XVI веке

Потеряли свои де­ревни  и  «ямские охотники». Практи­чески не уцелело и землевладение при­ходских   церквей. Так, городовой при­казчик Корелы Васи­лий Иванов сын Турубаров был пожа­лован поместной да­чей на четыре с по­ловиной деревни и два починка, бывшие до этого в вотчинах четырнадцати разных    владельцев, в том числе своеземца Смирного Семенова сына Рокульского и священников церкви Воскресенья Христова.

В целом поместное землевладение в Корельском уезде на протяжении первой половины XVI столетия выросло очень заметно: по количеству дворов зависимого населения (со 156 до 230) — на 47 %, по количеству обеж (с 209 до 265) — на 27 %.

Значительная часть издревле принадлежавших карелам владе­ний к началу XVI столетия уже разными путями оказалась за Валаамским и Коневским монастырями. Первому в разных погостах Корельского уезда принадлежало 67, второму — 58 деревень, в которых проживало не менее 400 крестьянских семей[42]. Небольшие вотчины имелись и у монастырей, основанных в самом городе Кореле.

Монастырские владения — у Валаама наибольшие в Сердовольском, Сакульском и Кирьяжском погостах, а у Коневца — в Сакульском, Ровдужском и Кирьяжском погостах — сохранили владельческую принадлежность и мало изменялись в объеме на протяжении XVI века. Только Волок Сванский — крупное по тем временам поселение с 37 дворами, в которых жили торговцы, ремесленники и рыбаки, валаамские старцы были вынуждены уступить Ивану III. Теперь его зажиточные обитатели «приданы оброком к городу Кореле», и это означает, что налоговые платежи поступают в казну великого князя, а не в монастырь. В знак того, что некогда все поселение входило в монастырскую вотчину, стоявший здесь двор «на приезд» был «обелен» от государевых податей. О таком же дворе, где в случае приезда останавливались монахи другого значительного ладожского монастыря — Коневского, в описании 1568 г. сказано кратко: «место черное», то есть обложенное податями наряду с соседними дворами жителей Сванского Волочка.

Валаамская вотчина на фоне других монастырей Новгородской земли была на самом последнем месте по объему: всего 217 обеж по данным на последнюю треть XV века. Земельные владения валаамских старцев были в двадцать четыре раза меньше, чем, например, вотчина архиепископа новгородского, в восемь раз меньше, чем вотчина самого крупного из монастырей Новгородчины в те времена — Спасского Хутынского.   Даже за Коневцом числилось больше обеж — 238.   Но в самом Корельском уезде за Валаамом всегда было  больше и земли, и крестьянских дворов, чем за  Коневским монастырем.

Хотя вотчинные владения последнего значительно превышали валаамские в Сакульском и Ровдужском погостах и были единственными в Городенском, у Коневца никогда не было деревень в северо-восточной части уезда — в Иломанском, Сердовольском и Салминском погостах.

Монастырская вотчина росла и прибавлялась в основном за счет так называемых «новых оживок» — общеизвестным в феодальные времена путем внутренней колонизации, а также благодаря всякого рода вкладам, пожало­ваниям и дарениям. Это могло происходить и весьма заметными (за двадцати­летие, прошедшее между «старым письмом» и «новым письмом», — 9 обеж), затем более ровными темпами на протяжении десятилетий. Вновь прибывшие обжи и луковые угодья оказались зафиксированы писцовым описанием Ависа Лопухина в 1559 г. Оно не дошло до наших дней, но неукоснительные отсылки к его информации в сохранившейся писцовой книге 1568 г. позволяют утверж­дать, что наиболее благоприятное для развития время пришлось в Корельском уезде на 1530—1550-е гг. Не случайно Семен Клушин и Шемет Резанов, описы­вавшие в 1539 г. поместные земли уезда, почти не упоминают запустевших обеж.

Землевладение Валаама наибольшего объема достигло в середине XVI столетия. В 1568 г. Инша Васильев сын Булгаков и Посник Шипилов, тщательно переписав деревни, дворы и их хозяев в монастырских волостках, документально зафиксировали это. К сожалению, составленная тогда ими писцовая книга известна лишь в части с описанием Городенского, Сакульского, Ровдужского и Салминского погостов. Однако у нас есть возможность восполнить недостающую информацию благодаря обнаружению до сих пор почти не изученной исследователями коллекции валаамских документов, созданной в ходе восстановления монастыря в 30-е гг. XVIII столетия[43].

В ответ на челобитье строителя монаха Иосифа Шарова, поданное в конце ноября 1730 г., в Новгородской губернской канцелярии были предприняты тщательные поиски свидетельств, подтверждающих землевла­дельческие права валаамских старцев почти двухсотлетней давности. Далеко не все из запрошенных документов чиновникам удалось найти. Так, писцовые описания Семена Мелвянинова 1560 г., Ивана Плещеева 1564 г., Федора Салтыкова 1566 г. и некоторые другие уже тогда оказались утрачены безвозвратно. Но зато из оброчных книг 1550-х гг, хранимых, по-видимому, более тщательно, ими были сделаны выписи, а с обыскных книг начала 1570-х гг. сняты копии Эти списки во многом дополняют картину, известную по дошедшим до нашего времени подлинным документам, и позволяют судить с большей степенью вероятности о состоянии монастырской вотчины в последней трети XVI столетия, в период, предшест­вовавший очередному разорению, пришедшему извне.

Итак, по свидетельству таким образом спасенных документов, за монастырем в XVI столетии сохранялось владение угодьями и крестьянскими дворами в шести погостах Корельского уезда — кроме Городенского, где у валаамских монахов никогда не было зависимых деревень, — ив расположенном южнее Койвушском погосте Ореховского уезда. Всего числилось 83 сохи, что равнялось 249 обжам, так как в XVI веке считалось по 3 обжи в сохе, а также господствовала кадастровая формула «лук писан за обжу», что весьма упрощает наши расчеты и позволяет свести воедино угодья, положенные в южной части уезда в обжи, а в северной — в луки. Из этих без малого двух с половиной сотен обеж — только 23 сохи (70 обеж) — числилось в живущем в самом начале 1570-х гг.

Говоря об уровне запустения в каждом отдельно взятом погосте, мы должны констатировать, что менее всего населенных крестьянами и обрабатываемых земель осталось в монастырской вотчине Валаама в Салминском погосте около десятой части. Близки к этой катастрофической ситуации еще два погоста — соседний Сердовольский, а также располагавшийся на другой стороне Ладожского озера Кирьяжский. Чуть более жизнеспособным выглядит Иломанский погост, где в живущем оставалась пятая часть монастырских пашенных земель. Даже в вотчине Коневского монастыря в Кирьяжском погосте, где в запустении оказалось не более трети пашен, хозяйственная ситуация далека от благополучной.

Приведя подобные цифры, остается лишь констатировать очевидное разорение: от 90 до 70 % крестьянских хозяйств в монастырской вотчине Валаама просто перестали существовать. Что могло случиться здесь за три — четыре года после описания Инши Булгакова?

Ответ содержат обыскные книги начала 1570-х гг. В монастырской вотчине в Сакульском погосте за пять лет, предшествовавших обыску Петра Сабурова, прибывшему сюда в 1573 г., запустело 63 обжи из 70 с половиной, отмеченных за монахами Иншей Булгаковым в 1568 г. Впусте оказались почти каждые девять дворов из десяти! Оставшиеся жители, отвечая на вопросы членов обыскной комиссии, объясняли происшедшее так: «Крестьяне вымерли, а иные безвестно разошлись», деревни запустели «от государева тягла и государьских посох и от воинства государева», «от немецкие войны и государьских посох», «от свийских немец и государевых податей».

Безусловно, крестьянское хозяйство в XVI веке никогда не было застраховано от упадка и разорения. По свидетельству обыскных книг Федора Калитина, в Сердовольском погосте в относительно благополучные времена конца 1530 — начала 1550-х гг. за пятнадцать лет запустело 12 луков. Их владельцы либо умерли, нередко даже от голода, либо «сошли безвестно», иногда бывшие соседи предположительно добавляли — «к морю кормитца», или — «сошли в нищету с семьями». Во второй половине 1560-х гг., когда чрезвычайные подати и поборы, безжалостно взыскивавшиеся с тяглого населения, ввергли всю территорию погоста в состояние голода, здесь запустело еще 11 луков, а если с хозяином крестьянского двора случалась беда, например, Лукьянка Васильева из деревни Котонсельги «медведь съел», Июдка Сазонов из деревни Осойлы «гонты секучи древом убился», Федка Климков из деревни Ильялы «на реке утонул» — участь их семей была предрешена: «дети сошли безвестно», «дети под окны волочатца» — бесстрастно констатируют документы обыскных комиссий.

Но когда источники свидетельствуют, что за один только год 7079-й (1570/71) в монастырской вотчине этого погоста запустело 60 обеж, то есть более 70 % от отмеченных здесь в конце 1660-х гг. оброчными книгами 82 луков, и фикси­руют со слов оставшихся в деревнях немногочисленных жителей объяснения, в целом сводимые к фразе: «от государьских податей и от гладу, и от посох частых, и от опришного правежа крестьяне примерли, а иные в нищете волочатца», то привычно-традиционные построения советской историографии, связывающие почти полное запустение Корельского уезда с иноземными вторжениями, имевшими место в конце XVI столетия, перестают быть достаточными.

То очевидное обстоятельство, что земельные комплексы принадлежавших новгородским светским и духовным феодалам земель оказались сконцентриро­ваны не в Передней Кореле, где представителям автохтонной феодализировавшейся знати удалось сохранить основной земельный фонд за собой, а в Кореле Задней, где колонизация к XV веку еще далеко не завершилась и свободных земель было, без сомнения, множество, наводит на мысль, что Новгород не особенно теснил местных карельских землевладельцев, дорожа их лояльностью. Немало оставалось и территорий, не освоенных феодалами в частную собственность. Это были земли так называемых чернокунцев, наличие которых является как раз особенностью Корельского уезда, а также «наместничьих из старины крестьян». Жившее на них население должно было содержать наместника и его свиту во время их приезда, чем, по-видимому, его повинности и ограничивались[44]. Четкая фиксированность оброка — «дохода» собственников земель, а также их приказчиков — ключников[45] и посельских[46], управлявших боярщинами, в значительной степени защищала от произвола и крестьян, уже попавших в феодальную зависимость. Как правило, разнообразные натуральные платежи включали долю урожая зерна (половину или треть), ценный мех диких животных (белок), мясо домашних животных (баранов), иногда сыр и масло домашнего крестьянского приготовления.

С переходом под власть Москвы хозяйственная ситуация в Корельском уезде начинает меняться. Кажущаяся формальной смена землевладельцев привела к большим переменам на житейском уровне. В первую очередь это коснулось отобранных у новгородских бояр и архиепископа земель: отныне оброк с них взимается только деньгами и хлебом (зерном) — рожью, овсом и ячменем. Все мелкие продуктовые поставки были переведены на новые платежи. Более того, предусматривалось, что в случае, если хлебный оброк в каком-то особенно неурожайном году не будет собран, следует брать его деньгами в определенной заранее стоимости: за коробью[47] ржи по 10 денег[48], овса — 5 денег, ячменя — 7 денег. Заметно возросла и доля платежей, предназначенная на содержание новой админи­страции — представителей великого князя на местах — волостеля, тиуна и доводчика[49]. Этот сбор, именовавшийся «кормом», составлял примерно пятую часть всех оброчных платежей.

Главное же, что изменилось, — это принцип взимания оброка. Раньше приказчик, живший в волости и управлявший ею по поручению нов­городского боярина, будучи ответственным перед землевладельцем за процветание его вотчины, облагал податями деревни, а нередко и отдельные крестьянские хозяйства, строго индивидуально и, как правило, оброком вполне определенного размера. С одних, где занима­лись охотой, брали налог преимущественно ценным мехом — шкурками белок или куниц, с других, чье хозяйство было ориентировано на животноводство, — «свиными и говяжьими мясами» и маслом, в оброке третьих — земледельческих — преобладали хлебные поставки. Теперь размер подати устанавливался для всей волости в целом. Тяжесть налоговых выплат, ложившаяся на тяглецов[50], будет определяться отныне исходя из совсем иных критериев.

На землях монастырей, помещиков и своеземцев поначалу сохранялись старые порядки: взимался «доход», а не оброк. И по составу он точно такой же, как когда-то в пользу владельцев боярщин. Например, в поместье Остафьи Редрова в Ровдужском погосте с крестьян, чьи земельные наделы составляли в комплексе 27,5 обжи, кроме денежного взноса в 7 гривен[51] с полуденьгою, шел еще так называемый «мелкий доход»: 13 с половиной баранов, 2,5 полти[52] мяса, 7 блюд масла, 5 сыров, 14 с половиной бочек пива, 30 яиц, полкоробьи солода, 20 пятков[53] и 4 с половиной горсти льна, да еще третья часть урожая хлеба. Кроме того, как и раньше, ключнику полагалось б денег, «три лопатки бораньи, три сыры, десять яиц, три пятки льну» и по 4 коробьи ржи и овса[54].

Сравнение с новгородскими временами показывает, что оброчные платежи с переходом под власть Москвы увеличились. Так, в Сакульском погосте, в бывшей боярщине Марка Панфильева, отведенной после конфискации в поместье Ондрею Никитину сыну Пушкина, при небольшом сокращении количества обеж (с семи до шести с половиной) оброк уже к 1500 г. заметно возрос: на пять гривен, одного барана, два блюда масла, полбочки пива, не считая увеличившихся поставок зерна[55].

Спустя несколько десятилетий ситуация ухудшится настолько, что — в том виде, как она отразилась в наших источниках — приобретет драматическую окрашенность. Некогда процветавший край окажется ввергнут в почти сплошное запустение. Видный русский историк Д. Я. Самоквасов не сомневал­ся, что к столь плачевному экономическому состоянию Корельский уезд привела реформа местного самоуправления 1550-х гг.[56]

Согласно рассылавшимся в регионы однотипным земским уставным грамотам Ивана IV правительственных чиновников должны были сменить выборные лица — «излюбленные головы»[57]. Все денежные и натуральные доходы упраздняемых наместников, волостелей и их помощников пересчитывались в денежный оброк, который этим выборным — «лучшим людям», как именуют их наши источники, — ежегодно следовало собирать и лично доставлять в Москву к определенному сроку. Предполагалось, что они за свой труд на поприще административного управления и суда никакого штатного вознаграждения получать не должны. В то же время брать посулы[58] им было запрещено под страхом смертной казни. Понятно, что запрет этот звучал по меньшей мере лицемерно: выборные лица получили практически бесконтрольную местную административную и судебную власть, а также права раскладки и сбора податей.

Вначале казалось, что цель достигнута: государственная казна пополняется как никогда. Это позволило Ивану Грозному активизировать внешнюю политику и придать блеск своему двору. Но довольно скоро обнаружилось, что денежные поступления с мест все более и более оскудевают.

Объясняя сбои в поступлении налогов хищениями и изменами бояр, царь предавал жестоким правежам[59] обедневшие города и уезды, что только ухудшало положение, и наконец, в 1565 г. на дворцовых (домениальных) землях учредил опричнину, не переставая требовать с остальной территории положенные налоги. Теперь уже опричники со всей мыслимой жестокостью взыскивают как действительные, так и мнимые недоимки. К началу 1570-х гг. стало очевидно, что и эти меры не помогают собрать налоги в прежнем объеме.

Тогда повсеместно рассылаются указы о необходимости выяснить действительное положение дел.

В результате начатого всеобщего сыска в Корельском уезде обнаружилось чрезвычайное, чудовищное по масштабам запустение. Сравнение сведений из описания 1500 г. с матери­алами обыска Федора Калитина 1571 г. показало, что в Кирьяжском погосте оказалось «впусте» почти 94 % пашенных угодий, в Сердовольском — более 94 %, в Иломанском и Салминском — около 96 %[60]. Среди причин происшедшего упадка хозяйств, указанных жителями Кирьяжского погоста, помимо нередких несчастных случаев типа: «[хозяина] громом убило, детишка с голоду примерли, дворишко роспалось», или «утонул на ловле в Ладожском озере», или «двор згорел», находим следующие объяснения: «немцы[61] убили, хоромишка сожгли, дети сошли безвестно», «бежал безвестно от царевых податей, двор сожгли опришные», «одолжав от государевых податей, сам умер, дети по дворам волочатца». Обращает на себя внимание то обстоятельство, что военные набеги из-за близкого рубежа, неизменно несшие гибель хозяйствам местного населения, обреченным на разорение от нашествия множества вооружен­ных людей, и государственные налоги, которые следовало платить в казну, крестьяне, называя причины происшедшего запустения, считают явлениями одного порядка. Более того, объяснения типа «збежал безвестно от царевых податей» численно явно преобладают[62]. И это неудивительно, если принять в расчет масштабы увеличения налогового бремени. Как выяснил Ю. Г. Алек­сеев, в Салминском погосте только оброчные платежи в государеву казну за 68 лет (с 1500 до 1568 г.) возросли шестикратно: с 13.7 до 75 денег[63].

Кажется необходимым подчеркнуть, что отток населения из Корельского уезда, традиционно объясняемый в отечественной историографии разорительными вторжениями шведов, имевшими место в последней трети XVI века[64], начался, по нашим наблюдениям, гораздо ранее. Как показывает анализ известных нам источников, уже к середине столетия первые группы автохтонного карельского населения покинули освоенные поколениями предков земли и родные деревни в Приладожье, принужденные к этому, по-видимому, ужесточением преследований за приверженность язычеству. Неотложность и чрезвычайная жесткость новой церковной политики, недвусмысленно изложенной в грамотах новгородских архиепископов Макария (1534 г.) и Феодосия (1548 г.) и ставившей целью неумолимое искоренение «кумирской прелести» — традиционных, языческих в своей основе верований и обрядов, — вполне объяснима, на Руси осознали неостановимый характер европейской Реформации и полагали весьма опасными для православия происходившие в католической Европе перемены. Чуть позднее — в конце 1550-х и в начале 1560-х гг. карелы будут уходить из Приладожья из-за ставших в значительной мере бесконтрольными после реформы местного самоуправления налоговых сборов, а еще позднее — во второй половине 1560-х и в начале 1570-х гг. они побегут от опричников Ивана Грозного, разорявших их хозяйства в стремлении любой ценой получить ожидаемые царской казной подати. Одним из наиболее вероятных мест, куда устремлялись в поисках «земли обетованной» карельские переселенцы в те времена, была северо-восточная окраина Иломанского погоста, примыкавшая к Беломорской Карелии, еще в значительной мере незаселенная[65].

Во всяком случае, именно тогда возникли устойчивые поселе­ния в окрестностях Ребол. Упоминания о них находим в материалах обыска Федора Калитина, который в 1571 г., идя от деревни к деревне и сравнивая тяжелейшую хозяйственную ситуацию в погостах на Карельском перешейке и в Задней Кореле с зафиксированной здесь же ранее — описаниями первой половины столетия, — назвал Ребольскую слободу в числе прочих населенных мест Иломанского погоста. Это едва ли не единственное место во всем Корельском уезде, где население полностью сохранило платежеспособность[66]. Согласно ремарке составителя документа, Реболы, как починок, то есть созданное вновь поселение, были зафиксиро­ваны уже в описании Ависа Лопухина. Оно не сохранилось до наших дней, но, как удалось установить, датируется 1558/59 г. Тогда же появились — «сели жить крестьяне на черном лесу» — и Либелицкая слободка (Liperi), и Ровкоозеро (Ровколы).

К концу XVI века Реболы с округой уже заметно выделяются на общем фоне упадка и разрухи, постигших Корельский уезд. По приблизительной, скорее всего заниженной, оценке сборщиков налогов, которым, как полагает В. Салохеймо, в эту часть Иломанского погоста попасть не удалось из-за сопротивления местных крестьян, не желавших признать власть шведского короля[67], здесь в 1590 г. стояло 140 дворов[68]. Это не просто много по тем временам, когда преобладавшим количеством совместно плативших подати хозяйств было в редчайших случаях более двух десятков. Так, в древнейшем Иломантси тот же документ числит 15 дворохозяйств, в Тохмаярви — 28, в Лиексе — самом крупном населенном пункте округи — 35. Сопоставив эти сведения, можно не сомневаться, что во второй половине XVI столетия в окрестно­сти озера Лексозера буквально устремился поток переселенцев из Приладожья.

В числе этих первых, как бы предвосхитивших трагические судьбы народа, которому предстоит пережить растянувшиеся на многие десятилетия поиски новой отчизны, были и родовитые карельские семьи, потомки местной средневековой знати — своеземцы, и все еще не попавшие в частнофеодальную зависимость крестьяне-аллодисты — чернокунцы. Их древнее традиционное землевладение к началу XVI века почти исчезло уже повсюду, кроме Приладожья, да и здесь чрезвычайно раздроблено в результате многократных семейных разделов. В условиях ужесточения налогового гнета, теснимые активным процессом раздачи земель в поместья служилым людям, а чуть позднее — гонимые опричным террором, карелы двинулись на север, в места, куда новгородская колонизация почти не успела проникнуть и где они вполне могли еще рассчитывать обеспечить себе какие-то особые права.

То обстоятельство, что мы обнаруживаем именно «слободы» (Ре­больскую и Либелицкую) уже само по себе весьма информативно.

Обычно так в России назывались ремесленно-торговые окраины городов. Возможно, использование этого термина в отношении крестьянских поселений каким-то образом связано с традиционной приверженностью карелов занятиям торговлей. Несомненно однако, что жители этой части Корельского уезда имели в последней трети XVI столетия особый статус: на древнерусском языке «слобода» — не что иное, как «поселение свободных земледельцев»[69]. В кон­тексте этих размышлений особенное значение приобретает предположение X. Киркинена о том, что самый известный из древних карельских родов — Рокульские (Roukkulan suku) — дал название расположенной в окрестностях Ребол деревне Ровколы (Roukkulan kyla)[70].

Волею исторических судеб Западная Карелия в конце XVI — начале XVII века оказалась вовлечена в большую политику, когда граница между Россией и Швецией, многократно определяемая то по факту военного захвата, то по условиям Плюсского перемирия (1583 г.), Тявзинского мира (1595 г.), Столбовского мира (1617 г.), проходила по судьбам крестьянских семей. В итоге значительная часть Иломанского погоста вместе с территорией Корельского уезда более чем на столетие отошла к Швеции. Реболы с округой остались в составе России.

Статус этой территории еще долго оставался не вполне определенным. Во всяком случае, когда в 1628 г. в Лендеры попытались проникнуть посланные из Новгорода чиновники для внесения в особые списки перешедших из-за близкой границы крестьян, все жители встали на их защиту и, вооружившись, отстояли свое право платить подати и испрашивать (пользуясь современным языком) «вид на жительство» у властей Соловецкого монастыря в лице облеченного специальными полномочиями данщика Рудачки Фонкова из Сумской волости[71]. Не были включены Реболы с округой и в массовое описание земель середины XVII века. Только спустя столетие после переселения, в последней трети XVII века, обитатели этой приграничной территории предстают полноценными тяглецами в глазах государства: они впервые поименно перечислены в переписной книге 1678/79 г., составленной в территориальных рамках Кольского уезда.

Свидетельства источников позволяют утверждать, что миграция населения из Приладожья, начавшаяся, по-видимому, в связи с ужесточением борьбы церкви против язычества в 1530—1540-е гг., усилилась сразу после реформы местного самоуправления 1556 г. и приняла характер массового бегства после разорения опричниками Ивана Грозного, с 1566 по 1570 г.. Двигаясь в северо-восточном направлении, карелы постепенно расселялись все далее и далее на север, в район системы озер Куйто и — еще позднее — достигли берегов Кумсозера. Другой поток покинувших отчий край карелов, хорошо известных в историографии под именем «корельских выходцев», примет массовый характер позднее, после перехода уезда под власть Швеции, и будет сориентирован на Олонец и далее к югу — в центральные районы России, где сформируется новая компактная территория их проживания, известная ныне как Тверская Карелия.

Вернуться в библиотеку

"Кирьяж" Краеведский центр п. Куркиеки. 

Авторы:   Петров И. В., Петрова М. И.

E-mail: kirjazh@onego.ru