К ВОПРОСУ О ВАЛУННЫХ НАСЫПЯХ В СЕВЕРНОМ ПРИЛАДОЖЬЕ: ОПЫТ КОМПЛЕКСНОГО ИССЛЕДОВАНИЯ

Вернуться в библиотеку

М.М. ШАХНОВИЧ, М.А. КУЛЬКОВА, А.В. СОНИНА

Тверь, Тверская земля и сопредельные территории в эпоху Средневековья. Вып. 12. Тверь, 2019. С. 414–426.

Проблематика вопроса.

Один из оригинальных, достойных углублённого изучения «наземных» памятников археологии Карелии – это «каменные груды». Первым, кто проявил профессиональный интерес к «круглым, полушарным кучам камней», был А.Я. Брюсов. Он справедливо отметил «недостаточное внимание к каменным кучам, этим нередко очень невзрачным погребальным сооружениям» [1, с. 150]. Основной причиной продолжительного скептического отношения российских специалистов к «валунным насыпям» как к объектам изучения было, прежде всего, массовое распространение в Карелии практики очистки от камней участков земли под пашню и сенокосы: «… крестьянские пашни и сенокосные пожни имеют весьма оригинальный вид, будучи покрыты по бокам и средине большими кучами валунов, собранных с поля и сложенные в одно место» [2, с. 11]. Исследователи, которые эпизодично проводили раскопки «каменных груд», чаще всего сталкивались с фактом отсутствия находок, делали заключение об их общей малоинформативности и не вводили «неинтересные» материалы в научный оборот. Наверно, поэтому в последнем обобщающем издании по археологии Карелии каменные кучи характеризуются кратко: «археологи неоднократно их раскапывали, одни оказывались пустыми, другие содержали невыразительный материал» [3, с. 344]. Преимущественно они рассматривались в связи с описанием так называемых «саамских культовых комплексов». До начала XXI в. опубликованная информация по этим выразительным памятникам Карелии отсутствовала.

Мы считаем, что внешняя невыразительность и кажущаяся тривиальность каменных куч привели к недооценке их как исторического источника. В 2000-х гг. М.М. Шахновичем предпринята попытка первично обобщить и систематизировать имеющийся материал полевого изучения «каменных груд» Карелии [4]. Неразработанность темы требовала подкрепления каких-либо выводов более полной источниковой базой. Для её увеличения были предприняты целенаправленные натурные изыскания по данной теме. Особое внимание уделялось объектам, которые отвечали «чистоте наблюдения», т.е. не имели поблизости следов сельскохозяйственных работ. С 2000 по 2017 г. были осуществлены раскопки «наземных» каменных сложений в девяти пунктах Карелии и Мурманской области: Толвуйская Губа II в Заонежье, в урочище Чёртов Стул около г. Петрозаводск, на острове Руйсаари и на п-ве Хююрниеми на Ладожском озере, Кинерма I в Южной Карелии, в Западной Карелии – около п. Суккозеро и д. Алозеро, на мысе Колгуй острова Анзер в Белом море [5], на озере Окунёвое около г. Ковдор [6]. Также произведено обследование уже известных валунных куч на Кольском п-ве (остров Кильдин, мыс Питкуль около г. Кандалакша) и на островах в Белом море (архипелаги Кузова и Кемский, Большой Заяцкий остров) [7]. Накопленная обширная информация позволяют нам сформулировать некоторые выводы.

 В подавляющем большинстве, «каменные наброски» Карелии различной величины – это, чаще всего, следы «окультуривания» крестьянских полей. За годы работы сформировался набор критериев для определения валунных объектов, связанных с разновидовой сельскохозяйственной или индустриальной деятельностью. И всё же, во многих случаях, без раскопок точно определять функциональное назначение, и, тем более, культурную принадлежность и датировку конкретной каменной кучи было бы самонадеянно. Как показывает собственный полевой опыт и исследования коллег в России [8, с. 67–68; 9–12] и Финляндии [13–15], некоторые невзрачные «валунные насыпи» могут быть любопытными археологическими объектами. При увеличении количества раскопанных, подробно документированных каменных куч они могут стать одним из памятников, важных для правильного понимания хода этнокультурных процессов в Средневековье на территории Карелии. Сегодня валунные сложения постепенно привлекают всё большее внимание российских археологов, особенно, если они выявляются при обследовании участков хозяйственного освоения [16; 17].

В последнее десятилетие в российской археологической практике накоплен некоторый опыт комплексного изучения валунных куч, где наряду с традиционными методиками, применяются и естественнонаучные. Возможность сопоставлять информацию, полученную различными способами, даёт качественно новый потенциал для исследований. В данной работе представлены первичные результаты обследования комплекса каменных сложений Ниэмелянхови I в Северном Приладожье.

История археологического изучения района исследования.

До начала ХХ в. археология Северного Приладожья была представлена отдельными средневековыми вещами и многочисленными, но малоинформативными находками каменного века, преимущественно – крупными шлифованными орудиями из сланца [18]. Первое, ориентированное на поиск археологических памятников исследование в районе г. Сортавала, осуществили в 1878 г. Х. Лайтинен и Х.А. Рейнхольм, картировавшие известные места древних поселений и городищ. В 1879 г. Т. Швинд производит сбор сведений о древних объектах (монастыри, часовни, захоронения, укрепления) на северо-западном побережье Ладоги [19, с. 14–15]. Финляндский археолог Х. Аппельгрен, проводивший в 1888 г. экспедицию по изучению линнавуори в Сортавальском уезде, нанёс на карту остатки корельских укреплений на скалах. А. Еуропеус в 1921 г. открыл и частично раскопал неолитическое поселение Лавиярви I (Оtsonen Ylätalo) на северо-восточном берегу одноименного озера [18, с. 81–83].

Эпизодично и выборочно в Сортавальском р-не КАССР/РК проводились работы в 1980–1990 гг. Г.А. Панкрушевым и И.Ф. Витенковой [20]. Они осмотрели побережья некоторых внутренних водоёмов, недалеко от Ладожского озера, где в 1960, 1980 гг. Г.А. Панкрушев выявил стоянки каменного века Мейери I–III, Реускула I, II [21, с. 104–109]. В 2016 г. М.М. Шахновичем на скальном массиве, в 2 км к северо-востоку от п. Лавиярви и в западной части п-ва Хююрниеми, зафиксированы три оригинальных каменных сложения – межевые знаки XVIII–XIX вв.

Памятники Средневековья, в основном, известны вдоль узкой прибрежной полосы Ладожского озера. Они представлены древностями, связываемыми с материальной культурой древней корелы: линнавуори (крепости на скальных возвышенностях), одиночные погребения под каменными кучами и случайные находки средневековых вещей (фибулы, монеты, изделия из железа) [22]. Непосредственно около п. Ниэмелянхови, по данным финляндских археологов XIX в., известно два корельских линнавуори XII–XIII вв.: Рауталахтилиннавуори около залива Сювялахти и Отсойнен-Линнамяки на северном берегу залива Ниэмелянлахти [23; 24].

Описание археологических работ

Полуостров Хююрниеми вытянут с севера на юг: длина – 2,9 км, ширина в основании – 0,55 км. На нём существуют два крупных скальных всхолмления (34 и 57 м над ур.м.), с понижением рельефа между ними. Южные склоны скальных возвышенностей обрывистые, со следами от сейсмических обрушений. Поверхность скал задернована, поросла разреженным еловым лесом. Грунт выше 30 м над ур.м. – намывной песок, ниже – серая супесь послеледниковых донных отложений Ладожского озера.

Предмет нашего исследования – комплекс каменных сложений Ниэмелянхови I, располагается на северном берегу залива Ниэмелянсалми, в 1,95 км к западу от крайней восточной оконечности п-ва Хююрниеми (Hyyrniemi), в 0,47 км к северо-западу от отеля «Ладожская усадьба», в 0,95 км к северо-востоку от п. Ниэмелянхови. Впервые на неординарную группу каменных куч на южном берегу п-ова Хююрниеми обратили внимание в 2014 г. Ал. и Ел. Легконоговы. В 2016 г. М.М. Шахнович совместно с М.А. Кульковой, во время предварительной археологической разведки, провели комплексное обследование этого оригинального памятника: осуществили общую аналитику объекта и небольшим шурфом вскрыли одно из валунных сложений. Основная задача, которая ставилась в процессе работ – установить предназначение «каменных груд», которое, на наш взгляд, не исчерпывалось простым перемещением «ненужных» камней, собранных с прилегающей территории, и хаотичное их «складированние» на определённом участке. Важным было определение системы, по которой создавались каждое сооружение и «комплекс» в целом.[1]

Всего зафиксировано 14 аккуратных, компактно сложенных каменных куч. Они находятся на ровной, без заметных западаний площадке между двумя скалами: с запада – крупная вершина (57,1 м) с отвесными склонами, с востока – небольшой скальный выход. Площадка со сложениями примыкает на западе к задернованному краю каменистой осыпи позднеголоценовой сейсмодислокации, крупные куски которой выходят на поверхность. Грунт каменистый, с небольшим количеством супеси. Процессы почвообразования в данном месте незначительны, и стандартная стратиграфическая колонка ровная и, на первый взгляд, малоинформативная: дёрн, мощностью 0,03–0,04 м; супесь «огородного» тёмно-серого цвета – 0,1–0,12 м; серая супесь. Из-за позднего аграрного прессинга на площадку в стратиграфии нет подзола. Особо отметим отсутствие в центральной части памятника, в верхнем слое почвы, мелких частиц угля (стабильный признак традиционного для этих мест подсечно-огневого способа подготовки участков к аграрной практике, применявшегося до 1870-х гг.) и их наличие на периферии исследуемого участка, на пространстве между кучами. В целом, сохранность верхнего слоя почвы удовлетворительная: нет разрушительных повреждений ливневыми потоками и антропогенной деятельностью. Поверхность поросла редкими елями и осинами (возраст – 70–80 лет), задернована. Ранее существовал небольшой кустарниковый подрост, но он был удалён при благоустройстве территории. Площадь памятника – 1150–1200 м² (95х60 м) (рис. 1).

Наблюдается ощутимый естественный наклон поверхности площадки к югу, в сторону озера – среднее понижение на 1 м составляет 0,24 м. Высота памятника над уровнем водоёма – 13–15 м, расстояние от его южной границы до воды – 75 м. В этом районе Северного Приладожья современное поднятие суши происходит со скоростью 1 мм/год [25], т.е. 500–600 лет назад уровень Ладожского озера был приблизительно на 0,5–0,6 м выше современного.

В плане валунные сложения расположены условной дугой, охватывающей «поляну» с севера, запада и юга, оставляя «открытой» восточную сторону. Каменные кучи размещены приблизительно на одинаковом расстоянии друг от друга – 2–4 м. Они единообразны по морфологии: форма в плане – вытянутая, подовальная или подокруглая (1,5–2,5х1,5–2 м), профиль уплощённый, камни укладывались в 2–3 ряда, высота – max 0,4 м (рис. 2, 3). Использовались небольшие камни – 0,2–0,4 м и, скорее всего, взятые непосредственно на месте. Визуально, без раскопок, какой-то специальной системы в их укладке не наблюдается. Единственно, у сложений № 2, 4, 5, 8, 13 внешний край выложен из более крупных камней. В условном центре «комплекса» находится только одно, самое большое сложение № 11, которое целиком разобрано «кладоискателями». Ещё одна куча (№ 1) имеет следы от «быстрого» вскрытия – выемку в центре. До наших работ с большинства сложений удалён дёрн, но первоначально они были полностью задернованы. При визуальном осмотре куч № 3, 6, 7 создаётся впечатление о возможной установке столбов в их центральной части. Между камней сложения № 13 найдена кость свиньи двух - трёхлетнего возраста (кабан?) – проксимальный конец плечевой кости (7х5 см, 34 г).[2]

При отсутствии находок подробное описание наземной конструкции становится основным источником для поиска аналогий, понимания её функционального назначения и возможного датирования. С этой целью на памятнике, в рамках небольшого шурфа 3,75 м² (1,5х2,5 м), разобрана отдельно стоящая кладка № 14. Она располагается на ровной, с небольшим наклоном к югу (10 см на 1 м по линии север – юг), в настоящее время обезлесенной площадке. В плане овальной формы, размерами 2,3х1,25 м, сложена из приблизительно одинаковых камней – 0,2–0,3 м, максимально – 0,25х0,4 м. Ориентирована длинной осью по линии северо-запад – юго-восток, т.е. параллельно берегу озера. Куча невысокая – верхний слой камней возвышается над современной дневной поверхностью (с.д.п.) максимально на 0,2 м (рис. 4, 5).

Шурф включил в себя каменное сложение и свободный от камней участок по её периметру, ориентирован по линии запад – восток, т.е. по длинной оси сложения. Культурный слой разбирался вручную с помощью «мелкого» шанцевого инструмента горизонтальными зачистками по 1–2 см толщиной по горизонтальным слоям (0,1 м). Грунт просеивался. Каменное сложение разбиралось в два этапа (по половинам) с фиксацией профилей. По завершении работ объект восстановлен.

Первоначально был снят верхний (первый) ряд камней в восточной части сложения. Между ними находился «аграрный» слой тёмно-серой супеси. Основание конструкции – второй ряд камней проступил единым уровнем и имел плане прямоугольную форму, с чётко оформленными углами и прямыми краями, по длинной оси ориентированный – юго-запад – северо-восток. Камни лежали ровным слоем в серой материковой супеси. После полного их удаления следов перекрытого дерна не наблюдалось. Находки отсутствовали. Анализируя стратиграфическую и планиграфическую ситуации в шурфе, отметим важное наблюдение – каменное сложение было незначительно «заглублено» в слой серой материковой супеси. Верхний «аграрный», тёмно-серый слой возник позже создания кучи. В центре под камнями, по слабо заметному изменению цветности грунта, можно говорить о наличии небольшого углубления, что впоследствии было подтверждено геохимическим анализом.

Для радиоуглеродного датирования был взят уголь из верхнего слоя кладки 12 (рис. 6). Абсолютный возраст угля определён методом радиоуглеродного датирования (14С) – 279±25 л.н. (SPb-2445). Калиброванное значение образца в двух пиках в календарном выражении соответствует периоду конец XVI – середина XVII в. (1516–1595 и 1617–1665 лет н.э.).

Геохимические исследования.

При ситуации отсутствия маркирующих находок, что часто бывает при предварительном обследовании, важным фактором для выработки объективного заключения является привлечение геохимических методик. Они позволяют отвечать на вопросы, на которые трудно или часто невозможно ответить только «классическими» способами археологии. Одна из значимых задач, которая может быть решена с помощью естественно-научных методов – это индикация археологических памятников и реконструкция различных функциональных зон в местах древних обитаний. Материалы раскопок дополняются информацией о структуре антропогенных отложений, условий их формирования и накопления, что многократно повышает результативность работ.

В последнее время в России успешно развиваются методики отбора образцов по площади, с  использованием многоэлементного анализа и обработки данных методами математической статистики [26]. Анализируются индикаторные соотношения элементов, которые отражают степень обогащения антропогенным материалом по сравнению с их фоновыми содержаниями в отложениях зоны поселения или за его пределами [27, р. 35–51]. Подобного рода опыт ранее успешно применялся нами для аналитики сакральных объектов в Русской Лапландии [28; 29], а в Северном Приладожье это осуществлено впервые. Кратко приведём основные выводы доцента кафедры геологии и геоэкологии Российского государственного педагогического университета им. А.И. Герцена (Санкт-Петербург), к.г.-м.н. М.А. Кульковой по результатам обследования комплекса каменных сложений Ниэмелянхови I.

В нашем случае геохимическое исследование было проведено на всем участке «поляны» и на вскрытом каменном сложении. Образцы отложений, залегающих под слоем дерна, отбирались по всей площади памятника, по условной сетке, через 0,5–1 м. При обследовании вскрытого шурфом валунной кучи образцы среднезернистого песка, залегающего под дерновым слоем, и серого суглинка, брались под камнями и вокруг неё, через каждые 0,3 м. Кроме того, были взяты «фоновые» пробы грунта за пределами «поляны». Всего получено 110 образцов.

Химический состав отложений определён рентгено-спектральным флуоресцентным методом на спектрометре «СПЕКТРОСКАН МАКС» в лаборатории Геохимии окружающей среды РГПУ им. А.И. Герцена. В результате камеральной обработки геохимических данных, с помощью компьютерной программы SurferMappingSystem (Version 9.0) были построены графики и карты, отображающие пространственное распределение в почвенном слое памятника показателей содержания основных геохимических индикаторов, связанных с антропогенной активностью и особенностями природных процессов осадконакопления: меди, цинка, кальция, калия, магния, фосфора, хрома, кадмия, натрия и свинца._

Данные геохимических исследований химических компонентов, не связанных с биогенными процессами, позволили установить особенности микрорельефа на площади валунного сложения № 14. В центральной части поверхности под валунной структурой фиксируется повышенное содержание глинозёма и кремнезёма, что связано с более плотными суглинистыми отложениями в этой части. Осадочные образования, расположенные по периметру каменного сложения, характеризуются повышенной песчаной составляющей, что способствует их рамыву и  формированию понижений в этой части рельефа структуры. На рис. 7 показана 3D модель распределения кремнезема, которая отражает особенности микрорельефа в грунте под сложением. Значения кальция, фосфатов, железа в слое суглинка под камнями и в почвенном слое превышают фоновые значения в два раза. Содержание других химических компонентов (марганца, цинка, калия) не отличается от фоновых показателей. Таким образом, в слое супеси под каменным сложением № 14 фиксируется небольшая яма, в которой локально вычленяется ряд геохимических элементов, соответствующий или погребению или некому набору вещей «культового» характера (предположительно янтарь, зубы).

На территории всего комплекса выявлены на разных участках аномальные концентрации различных химических элементов, соотносящихся с разносторонней антропогенной деятельностью. Это позволило локализовать пока неясные по характеру специфические зоны человеческой деятельности на памятнике.

Как основной индикатор деятельности человека рассматривается фосфор. Фосфатный метод традиционно используется для установления границ археологических памятников, вычленения их инфраструктуры и определения интенсивности использования территории. Содержание фосфора в почве на площади памятника небольшое, но больше его естественное показателей в два, локально – в три раза. Аномальные концентрации фосфатов (P₂O₅) совпадают с участками около каменных «куч». На плане распределения фосфатов хорошо «читается» полукруглая аномалия его повышенных концентраций во внутренней зоне комплекса. В центре площадки также фиксируется повышенное содержание кальция (СаO) (рис. 8, 9).

Аномальное распределение антропогенного калия (K₂O), который может отражать появление древесной золы, соотносится с участками расположения каменных скоплений. Здесь же отмечен небольшой рост показателей железа. Содержание остальных химических элементов находится на уровне фона (рис. 10).

Таким образом, по геохимическим данным аномальные зоны на памятнике, в основном, хорошо фиксируются по повышенному содержанию совокупности таких антропогенных компонентов, как P₂O₅, СаO, Fe₂O₃, K₂O, повышенные значения которых сопряжены с валунными сложениями в центральной и боковых зонах комплекса. Возможно, это отмечает деятельность, связанную с разделкой животных, сжиганием древесины и использованием охры, происходившую в центральной части патнятника около разобранной большой каменной кладки № 11 и вокруг остальных каменных куч.

Точно ответить на вопрос о назначении валунных куч пока невозможно. По геохимическим данным, на площадке памятника не фиксируется активная сельскохозяйственная деятельность. Вероятнее всего, можно говорить не о захоронениях под камнями (полностью не исключая данную возможность), а о неких (ритуальных?) действиях, проводимых около валунных куч.

Результаты лихенометрического обследования.

При незначительности исходных данных установить точное время выкладки каменных сложений крайне сложно, поэтому было решено использовать для относительного датирования лихенометрический анализ. В настоящее время метод лихенометрии (определение возраста субстрата относительно размера таллома лишайника) широко используется при геологических исследованиях и для датировки древних сооружений. Методика основывается на том, что скорость роста лишайников разных жизненных форм и экологических групп существенно различаются. В то же время она зависит от конкретных физико-географических условий, онтогенетического состояния, положения в синузии и антропогенного пресса [30–32]. Лихеонометрический метод удачно применялся для датирования исторических и археологических объектов в Скандинавии, Карелии и Кольском п-ве [33–35]. В 2017 г. д.б.н. А.В. Сониной и А.А. Курбатовым (кафедрf ботаники и физиологии растений ПетрГУ) осуществлён выезд в п. Ниэмелянхови для проведения лихенометрических исследований на исследуемой группе каменных сложений п-ва Хююрниеми.

Памятник – кучи камней, сложенные на участке берегового склона южной экспозиции, находится в подзоне южной тайги (еловые растительные сообщества) со следами значительного антропогенного воздействия. На поверхности каменных сложений сформировался мохово-растительный покров с преобладанием зелёных мхов Hyloconium splendens, Mnium sp., печеночников, папоротников из родов щитовника, кочедыжника и сосудистых растений, с доминированием земляники лесной и кислицы обыкновенной. Глубина залегания камней (толщина напочвенного покрова) не превышает 5 см. Внешний облик каменных сложений на момент осмотра: чёткая визуализация, неполное покрытие мхами и сосудистыми растениями, обнажение отдельных камней.

Как выяснилось, до 2017 г. каменные сложения были целиком закрыты дерном. В настоящее время – это расчищенные «чистые» камни. Полностью была «благоустроена» и площадка, на которой располагается комплекс: с неё был удалён лиственный подрост и травяно-кустарничковый покров. Эти два обстоятельства значительно сузили источниковую базу для наблюдений.

По результатам обследования сделано следующее заключение: в комплексе Ниэяленхови I потенциал лихенометрического метода невозможно использовать из-за отсутствия лишайников на поверхности камней в валунных сложениях. Только на единственном объекте (№ 8) были зафиксированы пятна одного вида эпилитного лишайника – Porpidia crustulsta. Данный факт не может стать основой для каких-либо обобщающих заключений на базе лихенометрического анализа из-за неясности природы появления этого локального участка данного вида. Вполне возможно, что фрагменты таллома существовали на камне до сложения кучи. Нельзя исключить, что это не один таллом, а слияние нескольких особей одного вида лишайника. Кроме того, отсутствуют наблюдения о скорости роста этого вида лишайника для Северного Приладожья.

Использование такого дополнительного показателя, как глубина залегания камней, который мог бы отражать степень развития напочвенного покрова и период его формирования, не даёт объективного представления о точном времени сложения каменных куч даже с какими-то допущениями. Толщина напочвенного покрова внутри одного растительного сообщества в зависимости от конкретной геоморфологической ситуации, рельефа, густоты древесного яруса, наличия подроста, типа кустарничковой и травянистой растительности может значительно варьировать. Например, по наблюдениям в условиях подзоны северной тайги европейской части РФ (Архангельская область), в еловом сообществе после мощного лесного пожара, за период в 173 года, напочвенный покров нарастал на камнях от 0 до 0,2 м [36].

Толщина почвенного покрова, наросшего на каменных сложениях Ниэмелянхови I, позволяет допустить, что их возраст не менее ста лет. Однако, сумма таких факторов, как отсутствие в еловом сообществе развитого подлеска, расположение участка в защищенном скалой месте, что затрудняет перенос листового опада, наличие в древесном ярусе елей, что минимизирует накопление органики по сравнению с лиственными деревьями, может увеличить период формирования напочвенного покрова и примитивной почвы на камнях. По этой причине не представляется возможным получить более точную информацию о времени создания каменных сложений на основании только проведённого биологического исследования.

Вопросы интерпретации.

Подводя итог, можно утверждать о существовании в данном месте двух разновременных, разнофункциональных и связанных друг с другом только местом нахождения объектов. Первый, более поздний – это сельскохозяйственный участок, где выращивали неприхотливые корнеплоды (репа?). В данном регионе первые следы зернового земледелия (пыльца гречихи и ячменя)[3] фиксируются уже конце каменного века – начале эпохи бронзы [38, с. 35–36; 39], активное земледельческое хозяйствование – с IХ в. н.э. [22]. Дефицит удобных мест под посевы, с включением в аграрный процесс подобных «малоудобных» каменистых площадок, начинается предположительно с XVII в., что косвенно подтверждается радиоуглеродной датой угля из верхнего почвенного слоя на каменном сложении.

Для объективности отметим, что тёмный, «аграрный» слой почвы присутствует повсеместно на площадке, но его нет рядом, восточнее, на более удобном для агроработ участке, где каменистость значительно меньшая. Также, как указывалось ранее, мелкие фрагменты угля – признак традиционного подсечного способа подготовки лесных пожогов под сельскохозяйственную разработку – есть в верхней части грунта между кучами, но не фиксируются в центре «поляны». Общая каменистость земли и значительный наклон площадки, приводящий к быстрому вымыванию микроэлементов, искусственно внесённых в почву, делали длительную эксплуатацию «поляны» малопродуктивной. На подробной экономической карте района 1937 г., опирающейся на фискальные документы и фиксирующей исторический максимум введения земель в агрооборот, сельскохозяйственные наделы в данном месте не обозначены.

Второй, более ранний объект – это комплекс каменных сложений, который, по нашему мнению, имел не утилитарное, а пока непонятное сакральное назначение. Например, представляет собой некие вариации мест погребений или проведений ритуальных практик и т.п. Приведём некоторые свои соображения по данным гипотезам.

Валунные «груды» размещены на местности по единой системе, имеют одинаковую морфологию, т.е. при создании комплекса существовала общая структурная модель. Конструкция куч отличается от «типовых» аграрных «булыжных» сложений в Карелии. Обычно при земледельческих работах карелами использовались два варианта. Первый – «быстрый», применяемый на отдалённых лесных подсеках – укладка мешающих поверхностной вспашке камней на крупные валуны. Второй, «долговременный» подразумевал тщательную очистку участков от камней в большие сооружения по краям обрабатываемых полей – «оградки», высотой до 0,7–1 м и длиной до 40–60 м, или округлые в плане «каменные кучи» определённой конструкции (крупных валунов выкладывались внешние вертикальные стенки высотой до 0,6–0,9 м, а центральная часть сложения заполнялась более мелкими камнями) [4; 40, с. 267–268].

По результатам раскопок и геохимической аналитики одного из сложений комплекса можно говорить о таких интересных чертах, как небольшое заглубление куч, преднамеренное оформление основания кладки в виде прямоугольника, наличие ямы с предметами под камнями, отсутствие следов термического воздействия на камнях и кальцинированных костей.

Датировка каменных сложений, как и их культурная принадлежность,  сейчас не ясны. Единственно можно констатировать, что пахотный слой перекрывает исследованную кладку, а значит она древнее поля XVI в.

Особо следует остановиться на вопросе функционального назначения валунных сложений Ниэмелянхови I. Обычно каменные наземные кладки  Северного и Западного Приладожья интерпретируются как жертвенные, намогильные, культовые или просто непонятного характера. Визуально, без проведения раскопок однозначно определить назначение валунных сложений невозможно. На данном этапе данных для точного ответа недостаточно, поэтому мы предлагаем набор рабочих гипотез.

1. Валунные сложения в контексте средневековой погребальной обрядности. Можно рассматривать различные виды их возможного использования как части погребального объекта: наземное захоронение – обкладывание тела камнями; кенотаф; место погребения без «урны» легковымываемого материала, например, пепла совершенной на стороне кремации; «захоронение» вещей или пищи для «отправки» их покойным сородичам [4, с. 270].

При незначительной изученности в этом регионе городищ и поселений, погребальные памятники на сегодня – единственная категория археологических объектов, дающая возможность наметить хронологию и периодизацию средневековых древностей корелы [41, с. 132]. Все исследователи отмечают своеобразие археологических черт погребальной традиции корелы, что существенно отличает изучаемый регион от соседних территорий, обусловливает его культурную специфику [41, с. 133; 42, с. 44–50; 43, с. 82–92]. В контексте изложения можно вспомнить о грунтовых погребениях с верхними каменными вымостками. Они дискуссионны, но рассматриваются как характерная черта карельского языческого погребального и ритуального обряда в северной части Карельского перешейка [43, с. 142–143], но они пока не известны севернее [11, с. 87–91].

С.В. Бельским в Западном Приладожье изучен ряд грунтовых захоронений по обряду кремации в яме, перекрытой выкладкой из небольших камней, с металлическими предметами и керамикой, датируемые концом XII – началом XIII в. [41, с. 141–143, 164]. Они не имеют хорошо различимых наземных сооружений, и исследователь ставит под сомнение преднамеренный характер каменных кладок.

Нельзя полностью исключить вариант небольшого семейного могильника, который традиционно для финно-угорского населения размещался всегда в ельнике. Ель, в отличие от сосны – традиционный символ «нижнего мира», некий «медиатор между мирами и маркёр иного мира» [44, с. 206].

2. Ритуальный пункт. Культовое место локального почитания – «скверное мольбище» – тип охотничьего святилища-жертвенника. Сходный памятник на Кольском полуострове описывает В. Чарнолусский: «На самой вершине холмика на берегу озера сложена груда окатанных голышей размером с детскую голову и побольше. Камни обложены оленьими рогами. Некоторые рога украшены треугольными кусками красного сукна и бусами» [45, с. 70]. Известны подобные места и в Карелии. Священные огороженные места («хииси») в ареале финно-угорских народов – это всегда запретный для рубки вековой ельник и каменные кучи, где делали небольшие, но обязательные и жестко регламентированные вотивные жертвоприношения (первое материнское и коровье молоко, первая кровь при забое скота, мотки пряжи и т.п.) духам леса [46, с. 117].

Средневековые нехристианские культовые места таёжных и тундровых народов объединяет два признака – отсутствуют «яркие» наземные признаки святили и редки находки, которые можно было бы идентифицировать как предметы со специальной ритуальной функцией. По планировке и организации сакрального пространства священные места, даже в рамках одного региона, типологически разнообразны. Идейное единство отмечается в топографии, общей  структурированности объекта и характере материальных остатков. Нередки примеры, когда культовые объекты могли быть местами для совершения обрядовых действий группами населения различной этнической и конфессиональной принадлежности [47, с. 454].

Заключение.

Представленная работа не претендует на полный анализ проблематики валунных куч Карелии. Результаты, полученные в ходе совместных исследований на комплексе каменных сложений Ниэмелянхови I доказывают правомерность постановки вопроса о существовании в Средневековье в Северном Приладожье определённого типа наземных памятников ритуального характера, скорее всего, корельской культурной традиции. К сожалению, пока нельзя сделать более конкретные выводы о датировке, назначении и культурной принадлежности этого оригинального объекта. Общий итог наших изысканий видится положительным, что придаёт оптимизма в деятельности по дальнейшему изучению «каменных груд».

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ

1. Брюсов А.Я. История древней Карелии. М.: Изд. ГИМ, 1940. – 320 с.

2. Приклонский С.А. Народная жизнь на Севере. М.: Типо-литография И.Н. Кушнерева и К°, 1884. – 366 с.

3. Археология Карелии. / Отв. ред. М.Г. Косменко, С.И. Кочкуркина. Петрозаводск: Изд. КНЦ РАН, 1996. – 416 с.

4. Шахнович М.М. Валунные насыпи на территории Карелии // Кижский вестник. Вып. 10. Петрозаводск: Изд. КНЦ РАН, 2005. – С. 260–277.

5. Мартынов А.Я., Шахнович М.М. Разведки и раскопки на Соловецких островах // АО-2009. М.: Наука, 2013. – С. 43–44.

6. Шахнович М.М., Кулькова М.А. «Ковдорские платформы»: опыт археологического изучения валунных сложений Восточной Фенноскандии // Х Ушаковские чтения. Мурманск: МГГУ, 2014. – С. 122–138.

7. Шахнович М.М. К вопросу о валунных насыпях на островах в Белом море // Природное и историко-культурное наследие Северной Фенноскандии. Петрозаводск: КНЦ РАН, 2003. – С. 111–116.

8. Кирпичников А.Н., Назаренко В.А., Сакса А.И., Шумкин В.Я. Каменные выкладки Европейского Севера и их истолкование // Древности славян и финно-угров. СПб.: Наука, 1992. – С. 64–74.

9. Мартынов А.Я. Археологические памятники Соловецкого архипелага и других островов южной части Белого моря. Архангельск – Соловки: Правда Севера, 2002. – 235 с.

10. Сакса А.И. Древняя корела в эпоху железного века (к вопросу о происхождении летописной корелы) // In situ. СПб.: Изд. СПбГУ, 2006. – С. 286–287.

11. Сакса А.И. Каменные насыпи древней Карелии. От погребальных сооружений к ритуальным каменным кучам // Археология сакральных мест России. Соловки: Соломбальская тип-я, 2016. – С. 87–91.

12. Харьковский И. Комплекс валунных выкладок и камней-чашечников на берегу реки Мужала // Ладога в контексте истории и археологии Северной Евразии. СПб.: Нестор-История, 2014. – С. 368–380.

13. Tallgren A.M. Muutamia uusia muinaislōytōjă ja kaivauksia // Suomen Museo. Helsinki, 1918. № 25. – S. 47–61.

14. Вуоринен Ю.-М. Каменные курганы с центральным камнем на побережье Юго-Западной Финляндии // Археология Севера. Вып. 1. Петрозаводск: КНЦ РАН, 1997. – С. 184–192.

15. Адель В.В. Каменный курган Реухаринниеми в Тампере и проблематика «лопарских руин» // Первобытная и средневековая история и культура Европейского Севера: проблемы изучения и научной реконструкции. Соловки: Солти, 2006. – С. 150–161.

16. Михайлова Е.Р., Шмелёв К.В., Соболев В.Ю., Мурзенков Д.Н., Фёдоров Н.А., Тарасов И.И. Полевые исследования Лаборатории археологии, исторической социологии культурного наследия им. проф. Г.С. Лебедева в 2015–2016 гг. // Бюллетень ИИМК. № 8. СПб.: Изд-во «Периферия», 2018. – С. 31–32.

17. Семёнов С.А., Соловьева Н.Ф., Блохин Е.К., Васильев С.А. Историко-культурная экспертиза памятников археологии в Ленинградской области // АО-2016. М.: Наука, 2018. – С. 26–27.

18. Kunnas Liisa Tracing Stone Age on the Northwestern Shtore of Lake Ladoga. Stray finds, the sites of Otsoinen Ylätalo and Meijeri I–III and the possibilities of Stone Age archaeology in the former parish of Sortavala. Helsinki: Master of Arts Thesis. 2011. – Pp. 28–41.

19. Уйно П. Археологические исследования в Сортавале и окрестностях до 1939 г. // Сортавальский исторический сборник. Петрозаводск: Радуга, 2005. Вып. 1. С. 14–15.

20. Археологические памятники Карелии. Каталог. Петрозаводск: Стандарт, 2007. – 200 с.

21. Витенкова И.Ф. Памятники каменного века Северного Приладожья. Петрозаводск: Изд. КНЦ РАН, 2012. – 216 с.

22. Karjalan synty. Viipurin läänin historia. 1. Jyväskylä: Gummerus Kirjapaino, 2003. – 560 s.

23. Appelgren H. Suomen munaislinnat // SMYA. Helsinki: 1891. № 12. – S. 77–91.

24. Кочкуркина С.И. Древнекарельские городища эпохи Средневековья. Петрозаводск: Взлёт, 2010. – 264 с.

25. Mäkinen J., Lilje M., Ågren J., Engsager K., Erikson P.O., Jepsen C.V., Olsson P.-A., Saarinen V., Schmidt K., Svensson R., Takalo M., Vestol O., 2006. Regional Adjustment of Precise Levelings around the Baltic. June 1-4, 2005 // Report on the Symposium of the IAG Sub-commission for Europe (EUREF) in Vienna. Vol .38. Frankfurt am Main: Mitteilungen des Bundesamtes für Kartographie und Geodäsie, 2006. – Рp. 171–183.

26. Лопачёв В.А., Кулькова М.А. Методы прикладных палеоландшафтных геохимических исследований: учебное пособие для геоэкологических, геохимических специальностей вузов. СПб.: Изд. РГПУ, 2012. – 154 с.

27. Oonk S., Slomp C.P., Huisman D.J. Geochemistry as an aid in archaeological prospection and site interpretation: Current issues and research directions // Archaeological Prospection. 2009: FRA. 16. – Р. 35–51.

28. Кулькова М.А., Шахнович М.М. Опыт комплексного археолого-геохимического исследования культовых памятников Мурманского Заполярья (п-ов Средний) // Первобытные древности Евразии. М.: Полюс, 2012. – С. 657–676.

29. Кулькова М.А., Шахнович М.М. Археолого-геохимическое исследование сакральных объектов Западного Мурмана (п-ов Средний) // Комплексные исследования природы Шпицбергена. Вып. 11. М.: Радуга, 2012. – С. 132–141.

30. Мартин Ю.Л. Лихенометрическая индикация времени обнажения каменистого субстрата // Экология. 1970. № 5. – С. 16−24.

31. Sjöberg R. Lichenometric Dating of Boulder Labyrinths on the Upper Norrland Coast of Sweden // Caedroia. 27. 1997. – Pp. 10–17.

32. Sonina A.V., Fadeeva M.A., Shreders M.A. The growth of lichens on the coastal rocks in environmental conditions of South Karelia // International meeting “Lichens of Boreal Forests”. Syktyvkar: изд. КоНЦ РАН, 2008. – P. 134–144.

33. Кожевникова Ю.Н., Шахнович М.М., Сонина А.В. «Пещера» на Яше-ручье – неизвестный памятник истории Православия Карелии // Поморские чтения по семиотике культуры. Вып. 8. Архангельск: Прогресс Севера, 2015. – С. 103–108.

34. Шахнович М.М., Кулькова М.А., Сонина А.В. Хендолакшский лабиринт в Кандалакшском заливе Белого моря // Археология Севера. Вып. 6. Череповец: изд. Минина Е.В., 2015. – С. 149–156.

35. Мелехин А.В. Результаты лихенометрического датирования каменных кладок в окрестностях г. Кандалакша (Россия, Мурманская область) // Принципы экологии. Вып. 2. 2014.– С. 47–55.

37. Тарасова В.Н., Андросова В.И., Сонина А.В. Лишайники. Ч. 2.: Физиология, экология, лихеноиндикация. Петрозаводск: Изд. ПетрГУ, 2012. – 216 с.

38. Нордквист К. Развитие производящего хозяйства на территории Финляндии в каменном, бронзовом и раннем железном веках // ТАС. Вып. 11. Тверь: ИПК Паретто-Принт, 2018. – С. 31–38.

39. Крийска А. Некоторые вопросы возникновения земледелия в Восточной Прибалтике // ТАС. Вып. 7. Тверь: ИПК Паретто-Принт, 2009. – С. 39–48.

40. Шахнович М.М. Троицко-Сунорецкий монастырь в западном Прионежье: археологические работы 2007–2011 гг. // Тверь, Тверская земля и сопредельные территории в эпоху Средневековья. Вып. 10. Тверь: ИПК Паретто-Принт, 2017. – С. 257–272.

41. Бельский С.В. Погребальные памятники Карельского перешейка и Северного Приладожья XI–XIII вв. Археологические исследования 2010–2016 гг. // Свод археологических источников Кунсткамеры. Вып. 5. Опорные археологические памятники и региональные хронологические схемы Восточной Европы. СПб.: МАЭ РАН, 2018. – С. 131–262.

42. Uino P. Ancient Karelia. Archaeological studies / SMYA. 104. Helsinki: Suomen muinaismuistoyhdistys, 1997. – 426 s.

43. Сакса А.И. Древняя Карелия в конце I — начале II тысячелетия н.э.: происхождение, история и культура населения летописной Карельской земли. СПб.: Нестор-история, 2010. – 398 с.

44. Винокурова И.Ю. Мифология вепсов: Энциклопедия. Петрозаводск: Изд. ПетрГУ, 2015. – 534 с.

45. Чарнолусский В.В. Легенда об олене-человеке. М.: Наука, 1965. – 139 с.

46. Конкка А.П. Ель с золотой вершиной, или дерево предков (материалы по карельской мифологии и обрядности) // Учёные записки ПетрГУ. № 7 (176). 2018. – С. 115–119.

47. Шутова Н.И. Средневековые священные места Камско-Вятского региона: источники, основные характеристики, проблемы изучения и реконструкции // Первобытная и средневековая история и культура Европейского Севера: проблемы изучения и научной реконструкции. Архангельск: «Солти», 2006. С. 450–456.

Вернуться в библиотеку